Re: Рассказы на свободную тему

автор Катарина Ср 12 Авг 2015 - 20:38

Люблю поэзию Али Кудряшевой ( она же - Изя Райдер )... и еще она известна под ником izubr...сейчас ей 28 лет... с 16 лет публикует свои стихи в ЖЖ...а это стихотворение ( да, это считается стихом ... рифму чувствуете ? ) она написала в 19 лет...

автор Катарина Ср 12 Авг 2015 - 20:40

Потрясающий рассказ ...

Рассказ Григория Горина о напрасной суете мира взрослых и счастливом времени – детстве.

***

«Ёжик»

Папе было сорок лет, Славику — десять, ёжику — и того меньше.
Славик притащил ёжика в шапке, побежал к дивану, на котором лежал папа с раскрытой газетой, и, задыхаясь от счастья, закричал:
— Пап, смотри!

Папа отложил газету и осмотрел ёжика. Ежик был курносый и симпатичный. Кроме того, папа поощрял любовь сына к животным. Кроме того, папа сам любил животных.
— Хороший ёж! — сказал папа. — Симпатяга! Где достал?
— Мне мальчик во дворе дал, — сказал Славик.
— Подарил, значит? — уточнил папа.
— Нет, мы обменялись, — сказал Славик. — Он мне дал ёжика, а я ему билетик.
— Какой еще билетик?
— Лотерейный, — сказал Славик и выпустил ежика на пол. — Папа, ему надо молока дать..
— Погоди с молоком! — строго сказал папа. — Откуда у тебя лотерейный билет?
— Я его купил, — сказал Славик.
— У кого?
— У дяденьки на улице... Он много таких билетов продавал. По тридцать копеек... Ой, папа, ежик под диван полез...
— Погоди ты со своим ежиком! — нервно сказал папа и посадил Славика рядом с собой. — Как же ты отдал мальчику свой лотерейный билет?.. А вдруг этот билет что-нибудь выиграл?
— Он выиграл, — сказал Славик, не переставая наблюдать за ежиком.
— То есть как это — выиграл? — тихо спросил папа, и его нос покрылся капельками пота. — Что выиграл?
— Холодильник! — сказал Славик и улыбнулся.
— Что такое?! — Папа как-то странно задрожал. — Холодильник?!.. Что ты мелешь?.. Откуда ты это знаешь?!
— Как — откуда? — обиделся Славик. — Я его проверил по газете... Там первые три циферки совпали... и остальные... И серия та же!.. Я уже умею проверять, папа! Я же взрослый!
— Взрослый?! — Папа так зашипел, что ёжик, который вылез из-под дивана, от страха свернулся в клубок. — Взрослый?!.. Меняешь холодильник на ёжика?
— Но я подумал, — испуганно сказал Славик, — я подумал, что холодильник у нас уже есть, а ёжика нет...
— Замолчи! — закричал папа и вскочил с дивана. — Кто?! Кто этот мальчик?! Где он?!
— Он в соседнем доме живет, — сказал Славик и заплакал. — Его Сеня зовут...
— Идем! — снова закричал папа и схватил ёжика голыми руками. — Идем быстро!!
— Не пойду, — всхлипывая, сказал Славик. — Не хочу холодильник, хочу ёжика!
— Да пойдем же, оболтус, — захрипел папа. — Только бы вернуть билет, я тебе сотню ёжиков куплю...
— Нет... — ревел Славик. — Не купишь... Сенька и так не хотел меняться, я его еле уговорил...
— Тоже, видно, мыслитель! — ехидно сказал папа. — Ну, быстро!..
Сене было лет восемь. Он стоял посреди двора и со страхом глядел на грозного папу, который в одной руке нес Славика, а в другой — ежа.
— Где? — спросил папа, надвигаясь на Сеню. — Где билет? Уголовник, возьми свою колючку и отдай билет!
— У меня нет билета! — сказал Сеня и задрожал.
— А где он?! — закричал папа. — Что ты с ним сделал, ростовщик? Продал?
— Я из него голубя сделал, — прошептал Сеня и захныкал.
— Не плачь! — сказал папа, стараясь быть спокойным. — Не плачь, мальчик... Значит, ты сделал из него голубя. А где этот голубок?.. Где он?..
— Он на карнизе засел... — сказал Сеня.
— На каком карнизе?
— Вон на том! — и Сеня показал на карниз второго этажа.

Папа снял пальто и полез по водосточной трубе.
Дети снизу с восторгом наблюдали за ним.
Два раза папа срывался, но потом все-таки дополз до карниза и снял маленького желтенького бумажного голубя, который уже слегка размок от воды.

Спустившись на землю и тяжело дыша, папа развернул билетик и увидел, что он выпущен два года тому назад.
— Ты его когда купил? — спросил папа у Славика.
— Ещё во втором классе, — сказал Славик.
— А когда проверял?
— Вчера.
— Это не тот тираж... — устало сказал папа.
— Ну и что же? — сказал Славик. — Зато все циферки сходятся...

Папа молча отошел в сторонку и сел на лавочку.
Сердце бешено стучало у него в груди, перед глазами плыли оранжевые круги... Он тяжело опустил голову.
— Папа, — тихо сказал Славик, подходя к отцу. — Ты не расстраивайся! Сенька говорит, что он все равно отдает нам ёжика...
— Спасибо! — сказал папа. — Спасибо, Сеня...

Он встал и пошел к дому. Ему вдруг стало очень грустно. Он понял, что никогда уж не вернуть того счастливого времени, когда с легким сердцем меняют холодильник на ежа.

Автор: Григорий Горин

Рассказы на свободную тему - Страница 3 CQH4fyI7emQ

Рассказы на свободную тему - Страница 3 CQH4fyI7emQ

автор Risha57 Ср 12 Авг 2015 - 21:03

Какая прелесть!!!

"Папа снял пальто и полез по водосточной трубе.
Дети снизу с восторгом наблюдали за ним."

Цитировать можно весь рассказ, конечно!

Сейчас начну рассылать по знакомым))

автор Наталья Ср 12 Авг 2015 - 21:18

Перечитала всю страничку, всё понравилось!

автор I am Mila Сб 15 Авг 2015 - 15:16

Он понял, что никогда уж не вернуть того счастливого времени, когда с легким сердцем меняют холодильник на ежа.
Как точно сказано!

автор Наталья Чт 10 Сен 2015 - 9:11

Татьяна Толстая

ПОЭТ И МУЗА

Нина была прекрасная, обычная женщина, врач и, безусловно, заслужила, как и все, свое право на личное счастье. Она это очень хорошо сознавала.

К тридцати пяти годам после длительного периода невеселых проб и ошибок - не стоит о них говорить - она ясно поняла, что ей нужно: нужно ей безумную, сумасшедшую любовь, с рыданиями, букетами, с полуночными ожиданиями телефонного звонка, с ночными погонями на такси, с роковыми препятствиями, изменами и прошениями, нужна такая звериная, знаете ли, страсть - черная ветреная ночь с огнями, чтобы пустяком показался классический женский подвиг стоптать семь пар железных сапог, изломать семь железных посохов, изгрызть семь железных хлебов - и получить в награду как высший дар не золотую какую-нибудь розу, не белый пьедестал, а обгорелую спичку или автобусный, в шарик скатанный билетик - крошку с пиршественного стола, где поел светлый король, избранник сердца. Ну, естественно, очень многим женщинам нужно примерно то же самое, так что Нина была, как уже сказано, в этом смысле самая обычная женщина, прекрасная женщина, врач.

Побывала она замужем - все равно что отсидела долгий, скучный срок в кресле междугородного поезда и вышла усталая, разбитая, одолеваемая зевотой в беззвездную ночь чужого города, где ни одной близкой души.

Потом какое-то время пожила отшельницей, увлекалась мытьем и натиркой полов в своей чистенькой квартирке, поинтересовалась кройкой и шитьем и опять заскучала. Вяло тлел роман с дерматологом Аркадием Бо-рисычем, имевшим две семьи, не считая Нины. После работы она заходила за ним в его кабинет никакой романтики: уборщица вытряхивает урны, шваркает мокрой шваброй по линолеуму, а Аркадий Борисыч долго моет руки, трет щеточкой, подозрительно осматривает свои розовые ногти и с отвращением смотрит на себя в зеркало. Стоит, розовый, сытый, тугой, яйцевидный, Нину не замечает, а она уже в пальто на пороге. Потом высунет Треугольный язык и вертит его так и сяк - боится заразы. Тоже мне Финист Ясный Сокол! Какие такие страсти могли у нее быть с Аркадием Борисычем - никаких,конечно.

А она заслужила право на счастье, она имела все основания занять очередь туда, где его выдают: лицо у нее было белое и красивое, брови широкие, черные гладкие волосы низко начинались на висках, и сзади - пучок. И глаза были черные, так что мужчины в транспорте принимали ее за молдаванку, и даже как-то привязался к ней в метро, в переходе на "Кировской", человек, уверявший, что он скульптор и чтобы она сейчас же шла с ним позировать, якобы для головки гурии, срочно: у него глина сохнет. Конечно, она не пошла по естественному недоверию к лицам творческих профессий, так как у нее уже был печальный опыт, когда она согласилась выпить кофе с одним будто бы кинорежиссером и еле унесла ноги,- большая такая была квартира с китайскими вазами и косым потолком в старом доме.

... А времечко-то бежало, и при мысли о том, что у нас в стране примерно сто двадцать пять миллионов мужчин, а ей судьба отслюнила от своих шедрот всего лишь Аркадия Борисыча, Нине иногда становилось не по себе. Можно было бы найти другого, но кто попало ей тоже был не нужен. Душа-то у нее с годами становилась все богаче, и саму себя она понимала и чувствовала все тоньше, все больше жалела себя осенними вечерами: некому себя преподнести, такую стройную, такую чернобровую.

Иногда она заходила в гости к какой-нибудь замужней подруге и, одарив чужого ушастого ребенка шоколадом, купленным в ближайшей булочной, пила чай, долго говорила, все поглядывая на себя в темное стекло кухонной двери, где ее отражение было еще загадочнее, еще выигрышнее и выгодно отличалось от расплывшегося силуэта приятельницы. И было бы просто справедливо, чтобы ее кто-нибудь воспел. Выслушав наконец и подругу - что куплено, да что пригорело, и чем болел ушастый ребенок, рассмотрев чужого стандартного мужа - лоб с залысинами, тренировочные штаны, растянутые на коленках, нет, такой не нужен,уходила, разочарованная, уносила себя, изящную, за дверь, и на площадку, и вниз по лестнице, в освежающую ночь - не те люди, зря приходила, напрасно преподнесла себя и оставила в тусклой кухне свой душистый отпечаток, напрасно скормила изысканный, с горчинкой шоколад чужому ребенку, только сожрал, и измазался, и не оценил, вот пусть-ка его засыплет с ног до головы диатезом. Зевала.

А потом была эпидемия японского гриппа, когда всех врачей сняли с участков на вызовы, и Аркадий Борисыч тоже ходил, надев марлевый намордник и резиновые перчатки, чтобы вирус не прицепился, но не уберегся, слег, и его больные достались Нине. Тут-то, как выяснилось, ее и подстерегала судьба, лежавшая в лице Гриши на топчане, под вязаными одеялами, бородой кверху и в полном беспамятстве. Тут-то оно все и случилось. Полутруп немедленно похитил Нинино заждавшееся сердце; скорбные тени на его фарфоровом челе, тьма в запавших глазницах, нежная борода, прозрачная, как весенний лес, сложились в волшебную декорацию, незримые скрипки сыграли свадебный вальс -Ловушка захлопнулась. Ну все знают, как это обычно бывает.

Над умирающим заламывала руки омерзительно красивая женщина с трагически распущенными волосами (потом, правда, оказалось, что ничего особенного, всего лишь Агния, школьная подруга Гришуни, неудавшаяся актриса, немножко поет под гитару, ерунда, не с той стороны грозила опасность) - да, да, она вызывала врача, спасите! Она, знаете ли, зашла случайно, ведь дверей он не запирает и никогда не зовет на помощь, Гриша, дворник, поэт, гений, святой! И вот... Нина отклеила взгляд от демонически прекрасного дворника, осмотрела комнату большая зала, пивные бутылки под столом, пыльная лепнина на потолке, синеватый свет сугробов из окошек, праздный камин, забитый хламом и ветошью.

- Он поэт, поэт, он работает дворником за жилплощадь,- бормотала Агния.

Нина выгнала Агнию, сняла сумку, повесила на гвоздь, бережно взяла из Гришуниных рук свое сердце и прибила его гвоздями к изголовью постели. Гришуня бредил в рифму. Аркадий Борисыч растаял, как сахар в горячем чае. Тернистый путь был открыт.

Вновь обретя слух и зрение, Гришуня узнал, что счастливая Нина останется с ним до гробовой доски; вначале он немного удивился и хотел отсрочить наступление нечаянного счастья или, если уж это нельзя, - приблизить встречу с доской, но после по мягкости характера стал покладистее, только просил не разлучать его с друзьями. Временно, пока он не окреп, Нина пошла ему навстречу. Конечно же, это была ошибка: он быстро встал на ноги и снова втянулся в бессмысленное общение со всей этой бесконечной оравой: тут были и какие-то молодые люди неопределенных занятий, и старик с гитарой, и поэты-девятиклассники, и актеры, оказывавшиеся шоферами, и шоферы, оказывавшиеся актерами, и одна демобилизованная балерина, говорившая: "Ой, я еще позову наших",- и дамы в бриллиантах, и непризнанные ювелиры, и ничьи девушки с запросами в глазах, и философы-недоучки, и дьякон из Новороссийска, всегда привозивший чемодан соленой рыбы, и подзадержавшийся в Москве тунгус, боявшийся испортить себе пищеварение столичной пишей и евший только свое какой-то жир пальцем из баночки.

Все они - сегодня одни, а завтра другие - набивались вечерами в дворницкую; трехэтажный флигелек трешал, приходили жильцы верхних этажей, бренчали на гитаре, пели, читали свои и чужие стихи, но в основном слушали хозяйские. Гришуня у них считался гением, уже много лет вот-вот должен был выйти его сборник, но мешал какой-то зловредный Макуш-кин, от которого все зависело, Макушкин, поклявшийся, что, мол, только через его труп. Кляли Макушкина, превозносили Гришу, женщины просили читать еще, еще, Гриша смущался и читал - густые, многозначительные стихи наподобие дорогих заказных тортов с затейливыми надписями, с торжественными меренговыми башнями, стихи, отяжеленные словесным кремом до вязкости, с внезапным ореховым хрустом звуковых скоплений, с мучительными, вредными для желудка тянучками рифм. "Э-э-э-э-э",- качал головой тунгус, ни слова, кажется, не понимавший по-русски. "Что, ему не нравится?" - тихо спрашивали гости. "Нет, кажется, это у них похвала",- мотала волосами Агния, боявшаяся, что тунгус ее сглазит. Гости засматривались на Агнию и приглашали ее продолжить вечер в другом месте.

Естественно, все это обилие народу было Нине неприятно. Но самое неприятное было то, что каждый Божий день, когда ни забежишь - днем ли, вечером ли после дежурства,- в дворницкой сидело, пило чай и откровенно любовалось Гришиной мягкой бородой убогое существо не толще вилки - черная юбка до пят, пластмассовый гребень в тусклых волосах - некто Лизавета. Конечно, никакого романа у Гришуни с этой унылой тлей быть не могло. Посмотреть только, как она, выпростав из рукава красную костлявую руку, неуверенно тянулась за каменным, сто лет провалявшимся пряником - будто ждала, что ее сейчас стукнут, а пряник отберут. И щек у нее было меньше, чем требуется человеку, и челюстей больше, и нос хрящеватый, и вообще было в ней что-то от рыбы - черной, тусклой глубоководной рыбы, ползающей по дну в непроглядном мраке и не смеющей подняться выше, в светлые солнечные слои, где резвятся лазурные и алые породы жителей отмелей.

Нет, какой уж тут роман. Но Гришуня, блаженненький, смотрел на этот человеческий остов с удовольствием, читал ей стихи, подвывая и приседая на рифмах, и после, сам расчувствовавшись от собственного творчества, сильно, со слезой мигал и отворачивался, поглядывая на потолок, чтобы слезы втекли обратно, а Лизавета трясла головой, изображая потрясение всего организма, сморкалась и имитировала детские прерывистые вздохи, будто тоже после обильных рыданий.

Нет, это Нине было крайне неприятно. От Лизаветы нужно было избавляться. А Гришуне нравилось это наглое поклонение; да ему, неразборчивому, все нравилось на этом свете: и утреннее махание лопатой по рыхлому снежку, и житье в зале с камином, заваленным трухой, и то, что первый этаж и дверь отворена - заходи любой, и толчея, и шастанье туда-сюда, и лужа от натекшего снега в сенях, и все эти девочки и мальчики, актеры и старики, и бесхозная Агния, добрейшее якобы существо, и неизвестно зачем приходящий тунгус, и все эти юродивые, признанные и непризнанные, гении и отверженные, и обглоданная Лизавета, и для круглого счета - заодно и Нина.

У посетителей флигелька Лизавета считалась художницей, и действительно, ее выставляли на второсортных выставках, а Гришуня вдохновлялся ее темной мазней и сочинил соответствующий цикл стихов. Чтобы изготовить свои полотна, Лизавета, как африканский колдун, должна была привести себя в необузданную ярость, и тогда в ее тусклых глазах зажигался огонь, и с криками, хрипами, с каким-то грязным гневом она накидывалась и месила кулаками на холсте голубые, черные, желтые краски и тут же расцарапывала ногтями непросохшую масляную кашу. Направление называлось - когтизм, страшное было зрелище. Правда, получались какие-то подводные растения, звезды, висящие в небе замки, что-то ползучее и летучее одновременно.

"А почему нельзя спокойнее?" - шептала Гришуне Нина, наблюдавшая как-то сеанс когтизма. "Ну вот, стало быть, нельзя,- шептал дорогой Гришуня, дыша сладкими ирисками,- это вдохновение, это дух, что ты поделаешь, он же бродит где хочет". И глаза его светились лаской и почтением к бесноватой пачкунье.

Лизаветины костлявые руки расцветали язвами от ядовитых красок, и такими же язвами покрывалось Нинино ревнивое сердце, прибитое гвоздями над Гришиным изголовьем. Не хотела она пользоваться Гришей на общих основаниях; ей и только ей должны были принадлежать голубые очи и прозрачная борода красавца дворника. О, если бы она могла стать не случайной, зыбкой подругой, а полновластной хозяйкой, положить Гришуню в сундук, пересыпать нафталином, укрыть холщовой тряпочкой, захлопнуть крышку и усесться сверху, подергивая замки: прочны ли?

О, тогда - все что угодно, тогда пусть Лизавета. Пусть она живет и коптит свои картины, пусть хоть зубами их грызет, хоть на голову встанет и так и стоит нервным столбом, принаряженная, с оранжевым бантом в тусклых волосах, на ежегодных выставках у своих варварских полотен, краснорукая, краснолицая, вспотевшая и готовая заплакать от обиды или счастья, пока в углу на шатком столике, прикрывшись ладошками от любопытных, граждане пишут в богатый красный фолиант неизвестный до поры отзыв: может быть, "безобразие", или "великолепно", или "куда смотрит администрация", или же что-нибудь слюнявое, вычурное за подписью группы провинциальных библиотекарш - как их якобы пронзило насквозь святое и вечное искусство.

О, вырвать Гришу из тлетворной среды, обчистить с него прилипших, как ракушки к днишу корабля,посторонних женщин, вытащить из бурного моря, перевернуть, просмолить, проконопатить, водрузить на подпорки в тихое, спокойное место!

А он, беспечный, готовый повиснуть на шее у любой уличной собаки, пригреть любого антисанитарного бродягу, тратил себя на толпу, разбрасывал себя пригоршнями; простая душа, брал авоську, нагружал ее простоквашей и сметаной и шел навещать заболевшую Лизавету, и приходилось идти с ним, и, Боже мой, что за берлога, что за комната, желтая, жуткая, заросшая грязью, слепая, без окон! И еле различимая на железной койке под военным одеялом Лизавета, блаженно наполняющая черный рот белой сметаной, и Лизаветина испуганная, толстая, непохожая дочь над школьными тетрадками.

"Ну как ты тут вообще?" - спрашивал Гришуня. И Лизавета шевелилась у желтой стены: "Ничего". "Тебе нужно что-нибудь?" - навязывался Гришуня. И железная койка скрипела: "Настя все сделает". "Ну, учись",- топтался поэт, гладя толстую Настю по голове, и пятился в коридор, а обессиленная Лизавета уже спала.

"Нам бы надо с ней, это... объединиться,- неопределенно показывал руками Гришуня и отводил глаза. - Видишь, какие трудности с жильем. Она из Тотьмы, снимает чулан, а ведь какой талант, а? И дочка у нее очень к искусству тянется. Она лепит хорошо, а кто ее в Тотьме учить будет". "Мы с тобой женимся, я твоя",- строго напомнила Нина. "Да, конечно, я забыл", - извинился Гришуня. Мягкий был человек, только дурь в голове.

Уничтожить Лизавету было так же трудно, как перерезать яблочного червя-проволочника. Когда ее пришли штрафовать за нарушение паспортного режима, она уже ютилась в другом месте, и Нина посылала отряды туда. Лизавета пряталась в подвалах - Нина затопляла подвалы; она ночевала в сараях - Нина сносила сараи; наконец Лизавета сошла на нет и стала тенью.

Семь пар железных сапог истоптала Нина по паспортным столам и отделениям милиции, семь железных посохов изломала о Лизаветину спину, семь кило железных пряников изгрызла в ненавистной дворницкой - надо было играть свадьбу.

Уже редела пестрая компания, уже приятная тишина стояла вечерами во флигеле, уже с уважением стучал в дверь случайный смельчак и тщательно, сразу жалея, что пришел, вытирал ноги под Нининым взглядом. Недолго оставалось Гришуне уродоваться с лопатой и зарывать свой талант в сугробы, он переезжал к Нине, где его ждал прочный, просторный письменный стол, покрытый оргстеклом, слева на столе - вазочка с двумя прутиками вербы, справа - в рамке с откляченным хвостом улыбалась Нинина фотокарточка, так сказать, "твое лицо в его простой оправе". И улыбка ее обещала, что все будет хорошо, сытно, тепло и чисто, что Нина сама сходит к товарищу Макушкину, чтобы решить наконец затянувшийся вопрос со сборником, она попросит товарища Макушкина внимательно просмотреть материалы, дать советы, кое-что подправить, нарезать вязкий торт Гришиного творчества на съедобные порционные пирожные.

Нина разрешила Гришуне в последний раз проститься с друзьями, и на прощальный ужин повалили неисчислимые полчища - девочки и уроды, старики и ювелиры, и пришли, выворачивая ноги, трое балетных юношей с женскими очами, и приполз хромой на костылях, привели слепого, и мелькнула тень Лизаветы, почти уже бесплотная, а толпа все прибывала, жужжала и неслась, как мусор из пылесоса, пушенного в обратную сторону, и расползались какие-то бородачи, и стены флигеля раздвигались под людским напором, и были крики, плач и кликушество. Били посуду. Балетные юноши уволокли истерическую Агнию, прищемив ей волосы в дверях, тень Лизаветы изгрызла себе руки и валялась на полу, требуя, чтобы ее затоптали,- просьбу уважили; дьякон увел тунгуса в уголок и расспрашивал его знаками, какая у них вера, и тунгус отвечал, тоже знаками, что вера у них самая хорошая.

А Гриша бился фарфоровым лбом об стену и кричал, что ладно, он умрет, но после смерти, вот увидите,- снова вернется к друзьям и уже больше никогда с ними не расстанется.

И дьякон не одобрял такие речи. И Нина тоже не одобряла.

А к утру вся нечисть сгинула, и Нина, уложив Гришуню в такси, отвезла его в свой хрустальный дворец.

... Ах, знаете, некому написать портрет любимого человека, когда он, протирая заспанные голубые очи и выпростав из-под одеяла молодую мохнатую ногу, зевает во всю ширь! И смотришь на него как завороженная, и все-то в нем твое, твое: и изъян в зубном ряду, и проплешина, и чудесная бородавка!

И чувствуешь себя королевой, и люди расступаются на улице, и коллеги почтительно кивают, и Аркадий Борисыч вежливо подает руку, обернутую в стерильную бумажку.

Хорошо было врачевать доверчивых больных, хорошо нести домой полные сумки вкуснятины, хорошо было вечером проверять, как заботливая сестра, что написал Гришуня за день.

Только вот слабенький он был, много плакал, и не хотел кушать, и не хотел писать ровненько на чистой бумаге, а все подбирал по старой привычке клочки да сигаретные коробки и чертил каракульки, а то просто рисовал загогулины и закорючки. И сочинял про желтую-желтую дорогу, все про желтую дорогу, а над дорогой - белая звезда. Нина качала головой: "Подумай, солнышко, такие стихи нельзя нести товарищу Макушкину, а ты должен думать о сборнике, мы живем в реальном мире". Но он не слушал и все писал про звезду и дорогу, и Нина кричала: "Ты меня понял, солнышко?! Не смей такое сочинять!" И он пугался и дергал головой, и Нина, смягчившись, говорила: "Ну-ну-ну" - и, уложив его в постель, поила мятой и липой, поила адонисом и пустырником, а он, неблагодарный, плакал без слез и придумывал оскорбительные для Нины стихи о том, что пустырник, мол, пророс в его сердце, и заглох его сад, и выжжены леса, и какой-то ворон склевывает, дескать, последнюю звезду с умолкшего небосклона, и будто он, Гришуня, в какой-то неопределенной избе толкает и толкает примерзшую дверь, но не выйти, и только стук красных каблуков вдалеке... "Чьи же это каблуки? - потрясла Нина листком. - Вот просто интересно знать: чьи это каблуки?!" "Ничего ты не понимаешь",- вырывал бумагу Гришуня. "Нет, я все прекрасно понимаю,- с горечью отвечала Нина,- я просто хочу знать, чьи это каблуки и где они стучат?" "А-а-а-а-а!!! 'Да они у меня в голове стучат!!!" - орал Гришуня, накрываясь одеялом с головой, а Нина шла в уборную, рвала стихи и обрушивала их в водяную преисподнюю, в маленькую домашнюю Ниагару.

Раз в неделю она проверяла его письменный стол и выбрасывала те стихи, которые женатому человеку сочинять неприлично. И порой ночью она поднимала его на допрос: пишет ли он для товарища Макушкина или отлынивает? И он закрывался руками, не в силах вынести яркого света ее беспощадной правды.

Так они худо-бедно прожили два года, но он, хотя и окруженный всяческой заботой, не ценил ее любви и совсем перестал стараться. Бродил по квартире и бормотал, бормотал, что вот он умрет, и завалят его землей, глиняными кладбищенскими пластами, и мелкое золото березовых копеечек милостыней осыплется на могильный холм, и сгниет под осенними дождями деревянный крест или фанерная пирамидка - что уж там не жалко будет над ним поставить,- и все-то его позабудут, и никто не придет, только праздный прохожий минутку помучается, вычитая четырехзначные числа,- он сбивался со стихов на тяжкий, сырой, как еловые дрова, верлибр или на ритмичную, заунывную прозу, и вместо чистого пламени из злокачественных строк валил такой белый удушливый дым, что Нина надсадно кашляла, махала руками и кричала, задыхаясь: "Да прекрати же ты сочинять!!!"

Потом добрые люди рассказали ей, что Гришуня хочет вернуться во флигель, что он ходил к новой, взятой на его место дворничихе - толстой бабе - и торговался с ней, за сколько она уступит ему его прежнюю жизнь, и баба вступила в переговоры. У Нины были связи в горздраве, и она намекнула там, что вот прекрасное трехэтажное здание в центре, можно занять под учреждение, они же как раз искали. Они благодарили ее там, в горздраве, им это подходило, и очень скоро дворницкой не стало, камин сломали, и один из медицинских институтов разместил во флигеле свои кафедры.

Гриша замолчал и недели две ходил тихий и послушный. А потом даже повеселел, пел в ванной, смеялся и себя ощупывал. "Что это ты такой веселый?" - допрашивала Нина. Он открыл и показал ей паспорт,-где голубое поле было припечатано толстым лиловым штампом "Захоронению не подлежит". "Что это такое?" - испугалась Нина. И Гришуня опять смеялся и сказал, что продал свой скелет за шестьдесят рублей Академии наук, что он свой прах переживет и тленья убежит, что он не будет, как опасался, лежать в сырой земле, а будет стоять среди людей в чистом, теплом зале, прошнурованный и пронумерованный, и студенты - веселый народ - будут хлопать его по плечу, щелкать по лбу и угощать папироской; вот как он хорошо все придумал. И больше ничего не рассказал в ответ на Нинины крики, а предложил лечь спать, но только пусть она учтет, что отныне она обнимает государственную собственность и несет материальную ответственность перед лицом закона на сумму шестьдесят рублей двадцать пять копеек.

И вот с этого момента, говорила потом Нина, любовь их как-то пошла наперекосяк, потому что не могла же она пылать полноценной страстью к общественному достоянию и целовать академический инвентарь. Ничто в нем больше ей не принадлежало.

И подумайте, какие чувства должна была пережить она, прекрасная, обычная женщина, врач, безусловно, заслужившая, как и все, свой ломтик в жизни,женщина, боровшаяся, как нас всех учили, за личное счастье, обретшая, можно сказать, свое право в борьбе?

Но несмотря на все горе, что он ей причинил, все-таки у нее осталось, говорила она, очень светлое чувство. А если любовь получилась не такая, как мечталось, то уж не Нина в том виновата. Виновата жизнь.

И после его смерти она очень переживала, и подруги ей сочувствовали, и на работе пошли навстречу и дали десять дней за свой счет. И когда все процедуры были позади, Нина ездила по гостям и рассказывала, что Гриша теперь стоит во флигельке как учебное пособие, и ему прибили инвентарный номер, и она уже ходила смотреть. Ночью он в шкафу, а так все время с людьми.

И еще Нина говорила, что сначала очень расстраивалась из-за всего, но потом ничего, успокоилась, после того как одна женшина, тоже очень симпатичная и у которой тоже муж умер, рассказала ей, что она, например, в общем-то, даже довольна. Дело в том, что у этой женщины двухкомнатная квартира, а она всегда хотела одну комнату оформить в русском стиле, так, чтобы посредине только стол и больше ничего, а по бокам все лавки, лавки, совсем простые, неструганые. И стены все увешать всякими там лаптями, иконами, серпами, прялками - ну, всем таким. И вот теперь, когда у нее одна комната освободилась, эта женщина будто так и сделала, и это у нее столовая, и гости очень хвалят.

автор Risha57 Чт 10 Сен 2015 - 18:14

Спасибо, Наташенька, такой чудесный рассказ поместила! Я когда-то с упоением читала Т.Толстую, разное её.. Очень и очень одаренная, Мастер, да...

автор Наталья Чт 10 Сен 2015 - 18:28

Риша, я была уверена, что именно ты сможешь оценить этот рассказ, в котором и сюжета-то, как такового, в общем-то и нет. Здесь покоряют отточенность языка и мастерство автора-повествователя. Стиль изложения, когда читаешь и не можешь оторваться.
Это так соответствует внешнему образу Татьяны Толстой, которой так удаются одновременно и строгость и лёгкая ирония, насмешка. Вообще, этот рассказ из разряда классики и его даже в школе анализируют и разбирают как пример современного литературного творчества.

автор Катарина Чт 10 Сен 2015 - 19:40

Наталья пишет:Риша, я была уверена, что именно ты сможешь оценить этот рассказ,

Я почему то сначала твое, Наташа, сообщение увидела...и когда прочитала эту фразу - поняла, что рассказ уже можно и не читать... Very Happy

всё равно же не оценим...
Потом все таки посмотрела, что за рассказ... и поняла,что я его уже читала...
Чудесный рассказ...как и многое другое этого автора...
А если бы пришлось читать - то шрифт не очень удачный... трудно читаемый...
Если все сообщения наши классическим шрифтом читаются легко, а вот такой с выделением буквы - просто сливается...хотя - понимаю - что возможно это только восприятие моих глаз...

автор Risha57 Чт 10 Сен 2015 - 19:50

Да уж... прямо под лавку какую-то спрятаться захотелось))) Я понимаю, что я истина в первой инстанции и непревзойденный критик, ценитель, искушенный во всем и пр.пр. И все это понимают, в смысле мое небожительство king

Но при этом всем (я ж не отрицаю, да и приятно лишний раз послушать))
хочется и простых смертных узнать мнение.
А так..хорошо, Катя отважилась)))
Пы.Сы. Надеюсь, мой "тонкий" юмор всем доступен... Не уверена, честно.. Но хотелось бы. Шучу я, шучу! Very Happy

автор Ирина! Чт 10 Сен 2015 - 20:34

Наталья пишет: Здесь покоряют отточенность языка и мастерство автора-повествователя. Вообще, этот рассказ из разряда классики и его даже в школе анализируют и разбирают как пример современного литературного творчества.

Мнение простого смертного Very Happy

: Не кидайте в меня тапками, мы все разные и вкусы у нас могут быть разными. Я не против такой литературы, но к классике это причислять...не понимаю. Какая отточенность языка?
"Потом какое-то время пожила отшельницей, увлекалась мытьем и натиркой полов в своей чистенькой квартирке, поинтересовалась кройкой и шитьем и опять заскучала."
И насколько я знаю, в школьную программу это не входит.

автор Наталья Чт 10 Сен 2015 - 20:48

Никого не хотела ни обижать, ни возносить.

Просто, когда размещала рассказ, подумала: "Рише это точно понравится". Имела в виду при этом ее живой, отзывчивый характер, а не какую-то искушённость и небожительство.
А вы?
Одной "прямо под лавку какую-то спрятаться захотелось"
другая "поняла, что рассказ уже можно и не читать... всё равно же не оценим..."

А ничего, что вы меня обидеть не постеснялись? Просто, за возможно неверно изложенную мысль?

Хотела уже отправить, тут Ирина прислала "Мнение простого смертного". До кучи.

Я не просто прочитала этот рассказ, но ещё и его анализ и план обсуждения его на уроках, возможно, в качестве внеклассного чтения.

Не ожидала, что придётся обсуждать этот рассказ в таком плане.

автор Risha57 Чт 10 Сен 2015 - 20:55

Наташенька, ну не обижайся, пожалуйста!
Я может быть от смущения не очень удачно пошутила. Ну..не привыкла.. Извини, если что-то не так.
Ох, как все-таки сложно это всё.
Виртуальное общение...
НЕ ОБИЖАЙТЕСЬ, ДЕВОЧКИ!!
Мы же знаем, что не со зла, больше от эмоций сиюминутных или даже (как в моем случае) не от большого ума...
Но нам же важнее, я надеюсь это так, общая атмосфера и желание понять друг друга и быть вместе.

автор Ирина! Чт 10 Сен 2015 - 21:05

Наташенька, не надо принимать это за "противостояние". У нас будут мнения то и дело противоположными. Это нормально. И про "мнение простого смертного"...я же смайлик поставила. Никого не хотела обидеть, и, уверенна, что ни Риша ни Катя этого не хотели.

автор Risha57 Чт 10 Сен 2015 - 21:06

Ириша, вот этот отрывок, что ты привела, если не по частям разбирать, а еще раз прочитать как маааленький, микро-рассказ. И что получилось?
Целая ненужная жизнь уместилась в трех строчках, именно посредством такой нарочитой подборкой глаголов... такая хлопотливая, суетная жизнь...

Очень-очень вкусный язык у книги! , Наташа действительно угадала.. такие рассказы нравятся и доставляют прямо физическое наслаждение, не знаю, можно ли так сказать, но вот именно это сравнение приходит на ум.

автор Ирина! Чт 10 Сен 2015 - 21:14

А у меня язык просто споткнулся за эту фразу. Глаголы в разных временах в одном предложении. Ну как-то мне кажется безграмотным.

автор Люся Пт 11 Сен 2015 - 12:12

Ух ты, какая здесь дискуссия.
Добавлю свои пять копеек. Татьяна Толстая безусловно талантлива, и рассказ замечательный, но... Ну не люблю я такую манеру изложения: ёрничанье, насмешка то ли над героями, то ли над читателями. Не нравится мне "другая проза", консерватор я.

автор Ирина! Пт 6 Ноя 2015 - 21:02

Способность описать событие всего несколькими словами, пробудив при этом эмоции у читателя — вот настоящий талант. Все-таки, прав был Антон Павлович — «Краткость — сестра таланта». Предлагаем несколько творений писателей, чьи шедевры поражают своей краткостью и лаконичностью.

Когда-то Эрнест Хемингуэй поспорил о том, что напишет рассказ из четырех слов, который тронет любого читателя до глубины души. Спор он выиграл. Вот его рассказ:
«Продаются детские ботиночки. Неношенные».

Фредерик Браун создал самую короткую историю-триллер:
«Последний человек на Земле сидел в комнате. В дверь постучались…»

О. Генри участвовал в конкурсе на самый короткий рассказ, который должен был иметь классическую структуру: завязку, кульминацию, развязку. Он выиграл конкурс, написав такую историю:
«Шофер закурил и нагнулся над бензобаком, посмотреть много ли осталось бензина. Покойнику было двадцать три года».

В Великобритании прошел конкурс на самый короткий рассказ, в котором должны упоминаться королева, Бог, интимные отношения, загадка. Вот работа победителя конкурса:
«О Боже, — воскликнула королева, — я беременна и не знаю от кого!»

Истории известен случай короткой переписки, в которой нет ни одного слова, но зато есть глубокий смысл. Виктор Гюго, закончив роман «Отверженные», отправил его своему издателю, снабдив сопроводительным письмом:
«?»
«!» — был ответ издателя.

Следующий пример не имеет отношения к литературе, но интересен сам по себе. Царь Македонии Филипп II отправил спартанцам письмо, в котором предложил сдаться: «Советую вам сдаться немедленно, потому что, если моя армия войдет в ваши земли, я уничтожу ваши сады, порабощу людей и разрушу город».
Ответ спартанцев был невероятно лаконичен:
«Если».

Победитель в конкурсе на самую короткую автобиографию:
«Раньше у меня было гладкое лицо и мятая юбка, а теперь — наоборот».

А вот широко известный моностих Валерия Брюсова, наделавший много шума в литературной среде:
«О закрой свои бледные ноги».
http://subscribe.ru/group/mir-iskusstva-tvorchestva-i-krasotyi/10283272/
На последней фразе вспомнила Малахова на диване с голыми ногами с рекламой чего-то. Вот каждый раз как вижу его, эта фраза так и идет на ум. В моем, конечно, изложении.

автор I am Mila Пт 6 Ноя 2015 - 21:09

Точно! Краткость - сестра таланта!

автор Катарина Вт 24 Ноя 2015 - 16:26

*****

«Никогда не сдавайся. Никогда не плачь. И никогда не показывай, как тебе плохо» - всегда учила ее бабуля. «Как только ты покажешь свою слабость – тебя сожрут. Погубят и сомнут. Ты – сильная»
Она никогда не забывала этих слов.

Никогда не сдавайся…
В школе она училась лучше всех. Ей совсем не нравились физика и химия, но она не сдавалась и учила, учила, учила.

Никогда не плачь…
На похоронах своего друга она до боли сжимала кулаки, оставляя на ладонях ногтями кровавые следы, но не плакала. Все это выбило ее из колеи, и она не смогла получить золотую медаль. На выпускном балу не было человека, у которого была бы лучезарнее улыбка.

Не показывай свою слабость…
Учебу в институте она совмещала с небольшим делом, пытаясь раскрутиться. Она отчаянно материла поставщиков и своих продавцов, мысленно прося у них прощения.

Ты – сильная…
Она вышла замуж и помогала мужу в его бизнесе, который ей был неинтересен. Попутно раскручивала свое дело. Встречи, банкеты, договора, непрерывные телефонные переговоры. Ночи, полные страсти, долгие разговоры, утомленная, она проваливалась в недолгий сон. И снова – переговоры, встречи, договора.

Она была на седьмом месяце, когда попала под машину. Потеря двойняшек, множественные переломы и двухнедельная кома. Потом она не узнавала родных, ничего не помнила и только молча смотрела в окно палаты, провожая глазами глупые облака, которые куда-то спешили.

Никогда не сдавайся…
Изнурительная реабилитация. Стиснутые зубы, казалось, раскрошатся, так она их сжимала, когда заново училась ходить.

Никогда не плачь…
«У вас никогда не будет возможности родить ребенка» - сказал доктор. Она сказала спасибо, и, прихрамывая, покинула кабинет.

Не показывай свою слабость…
«У меня СПИД». Отец с надеждой смотрел на нее. Он оставил ее на попечение бабули после смерти матери, и никогда не звонил, отправляя деньги по почте. Она молча ушла, и на следующий день перевела на его счет огромную сумму на лечение. «Пусть это и не лечится, но хотя бы поможет продлить его жизнь», - думала она.

Ты – сильная…
«Я ухожу. Моя любовница беременна». Муж собирал вещи, стараясь не смотреть на нее. «Желаю удачи» - больше ей нечего было сказать.

Она сидела у постели бабули. Бабуля не узнавала ее. Уже два года у нее болезнь Альцгеймера. «Она больше никогда не приедет ко мне, не привезет бутылочку коньяка и не скажет: «Привет, любимая моя девочка. Давай, рассказывай, как твои дела». Она больше никогда не прижмет меня к себе, и я никогда не почувствую аромат ее сладких духов. Она больше никогда не скажет мне….»
- Милая? – бабуля накрыла сухой рукой в старческой «гречке» руку внучки. – Я люблю тебя и всегда буду с тобой. Ты справишься. Ведь ты у меня сильная»
Бабуля умерла через два часа. Просто закрыла глаза и больше не открыла.

- Я сильная! – невысокая, хрупкая женщина, стояла на коленях у постели умершей бабули, и сжимала ее холодную руку. – Сильная! Сильная!! Сильная!!!
Слезы бежали по щекам, но облегчения не приносили… Наверное, уже поздно меняться...

© Пенка

автор Наталья Вт 24 Ноя 2015 - 16:53

Очень трогательный, пробивающий душу рассказ.

А вот остановила меня фраза, задевшая мои личные воспоминания:
"... Она больше никогда не скажет мне….»

Слезы ручьем катились из моих глаз на похоронах, в общем-то, посторонней мне женщины, немного знакомой, с которой я несколько лет встречалась по дороге на работу. Она шла с ночной работы (вахтёр в бассейне). Мы шли навстречу друг другу и она издалека улыбалась мне, а поравнявшись, говорила: "Доброе утро, Наташенька!" И утро сразу становилось Добрым.

автор tatjana60 Вт 24 Ноя 2015 - 16:59

Не знаю даже , что чувствую от прочитанного.....

Ни восторга от умения не показывать свои чувства, ни урока для себя......
Только вопрос: а зачем такой быть?

Или я что то не понимаю?

автор Катарина Вт 24 Ноя 2015 - 17:05

Тань, я не отвечу тебе на этот вопрос...Это просто для размышления... каждого о своем...надо быть такой... или не надо - решать уже самой...
А то, что слишком часто женщина говорит - я сильная, я справлюсь - разве не так ??

автор tatjana60 Вт 24 Ноя 2015 - 17:12

Да я и не жду ответа ....я тоже думаю---это к размышлению. А для меня не показатель, что женщина молодец, если так говорит, но тем ни менее, если её девиз ей помогает в жизни---то это лучше, чем раскиснуть....

автор Наталья Вт 24 Ноя 2015 - 17:20

А мне кажется, этот рассказ и говорит о том, что не надо быть такой:

Сильная! Сильная!! Сильная!!!
Слезы бежали по щекам, но облегчения не приносили… Наверное, уже поздно меняться...

Он просто кричит: Жизнь прошла не так, живите в полную силу, плачьте, когда приходят слезы, будьте слабыми, не берите на себя непосильную ношу. Потому что однажды вы поймёте, что жизнь прошла мимо, но ничего уже поделать нельзя. Поздно уже меняться.

Пн	Вт	Ср	Чт	Пт	Сб	Вс
1	2	3	4	5	6	7
8	9	10	11	12	13	14
15	16	17	18	19	20	21
22	23	24	25	26	27	28
29	30